Выстояли и Победили

Суровой зимой 1942 года 98-я стрелковая дивизия, в составе 2-й гвардейской армии, устремилась форсированным маршем на южное крыло Сталинградского фронта, где крупная немецко-фашистская группировка под кодовым названием «Зимняя гроза» рвалась на выручку своих окруженных войск в Сталинграде. Полки дивизии были только что пополнены моряками Тихоокеанского флота и вооружены первоклассным окружением по тому времени.

Шли дни и ночи, по глубокому снегу и бездорожью, навстречу колючему ветру и вражеским танкам. С каждым днем все тяжелее становилось идти. На третьи сутки марша перестали готовить кухни, не было дров, перешли на сухой паек: мокрый хлеб и сырое мясо. Потом не стало воды. Солдаты плавили снег в котелках на кострах из степных полыней и той водой поили лошадей. Днем двигаться было легче: то веселили "Теркины" своими бесконечными задорными рассказами, то манили к себе миражи сказочными хуторами с дымящими трубами гостеприимных изб, где чудился солдатам едва-уловимый запах домашний пирогов, то отвлекая на время сухой мерзкий паек. Ночью неудержимо одолевал сон. Снежные сугробы чудились белыми постелями и шептали нам: спать, спать…

Как и все идущие, засыпал на мгновение и я. Тогда виделось мне прекрасное ранее утро, когда шел я с отцом на рыбалку и также боролся со сном, и тот час, когда засыпая над поплавками которые вдруг, как казалось мне, стремительно уходили в глубь реки, я хватался за удочку и просыпался! – тогда на рыбалке и теперь на марше: «Спишь, Ваня, спишь!» - слышался голос отца, и я никак не мог понять: где я, куда иду в этой массе спящих людей по бескрайней холодной степи?

На пятые сутки непрерывного марша солдаты и кони едва держались на ногах, спали даже днем на ходу, но не останавливались: шли, шли, шли…

Остановила нас Громославка, небольшая степная деревушка, приютившаяся на крутом берегу малоизвестной речушки Мышковой. Здесь и занял оборону 166-й стрелковый полк. Командир полка майор Козин очень удачно расположил полк в обороне. Наша противотанковая батарея 45 мм пушек, которой командовал молодой лейтенант Канев, была выдвинута за реку, в боевые порядки пехоты.

Мой взвод оседлал главную дорогу, идущую через мост в Громославку. Орудие сержанта Мостового поставили в отдельном дворе, орудие сержанта Саханова – на высоком обрывистом берегу. Слева от нас расположились взводы нашей батареи – младшего лейтенанта Котова и лейтенанта Карташева, справа полковая батарея 76 мм орудий, под обрывом – минометчики, за деревней на высоте – гаубичный дивизион артиллерийского полка. По всему оборонительному рубежу рассыпались бесстрашные бронебойщики с грозными противотанковыми ружьями.

После завтрака поступила команда «спать». «Ну, теперь отдохнем за весь марш!» - подумал каждый из нас укладываясь поудобней в своем окопе. Но, как часто бывало на войне, спать не пришлось – появилась вражеская авиация. Бомбы, казалось, летели прямо на нас. Я прыгнул в окоп Мостового и тут-же вздрогнула земля, словно на нее упало высокое небо. Но и на этот раз, как и вчера, вся сила бомбового удара пришлась на высоту и деревушку. Переднего края враг не обнаружил.

Еще кругом рвались бомбы, и какая-то неведомая сила прижимала к окопам солдат, как пошли в атаку фашистские танки. Ширенга за ширенгой выползали они из-за холма, образуя огромный железный клин на белом поле. Впереди, на самом острие, были «тигры».

Полк притаился в ожидании команды для открытия огня.

На огневой позиции взвода застыла напряженная тишина и только один невозмутимый Мостовой считал танки:

- Пять, десять, двадцать…

Я глянул в сторону орудия Саханова. Там был командир батареи. Значит порядок. Остался здесь, у Мостового.

- Тридцать!

Солдаты, не открывая глаз от танков, достают свои заветные кисеты.

- Сорок, … пятьдесят…

Все курят едкую махорку, даже некурящие. Головные танки подходят к отметке шестьсот метров. Ни единого выстрела ни с той, ни другой стороны.

- Семьдесят,… восемьдесят…

Черт возьми; Почему не стреляют?

Грохочущий клин, словно черное облако, затягивает поле. Вот-вот разразится страшная гроза.

- Сто! Дальше – пехота.

Солдатские нервы натянулись до предела. Требовалось нечеловеческих сил, чтобы удержать себя в окопе, не поддаться страху, не побежать. И вдруг в эту критическую минуту слышится робкий, совсем еще мальчишеский голос наводчика Алиева:

- Как, товарищ лейтенант, выстоим?

Я скорее догадался по доверчивым взглядам солдат, что спросил наводчик, чем разобрал его слова, в том сплошном гуле моторов. Но что я знал, что я видел в свои девятнадцать лет? А танки идут… Рябит в глазах от бегущих траков и ищущих стволов и стынет от напряжения кровь.

Выстоим? Выстоим? – стучится в моей голове. А танки все ближе, все ближе подходят к оборонительному рубежу. Еще мгновение и выплеснут смерть их сотни стволов.

Нет! Я больше не могу молчать, не имею права.

- Выстоим! – отвечаю солдатам и самому себе.

В это время тяжелые танки подошли к отметке триста метров.

- Огонь! – пронеслось по цепи.

Наводчики Алиев и Гутарев первыми нажимают спуски орудий и подкалиберные снаряды впиваются в броню неприступных «тигров» Танки горят!. Следом за моими сорокапяткими дружно ударили все орудия, противотанковые ружья, минометы и пулеметы.

От неожиданности враг оторопел, остановился. Плотность нашего огня еще больше возросла. Танковый клин окутался дымом и пламенем. Залегла пехота. Но силы врага были большие. Опомнившись, фашисты открыли ураганный огонь и кинулись в ярости на штурм обороны полка. Натиск танков был такой силы, что казалось его невозможно ничем сдержать. Но меткие выстрелы рот и батарей остановили их и на этот раз. Вдоль всей обороны взрывались и горели железные чудовища. Особенно много подбитых вражеских танков стояло вдоль главной дороги. Напротив орудия Мостового – четыре, напротив орудия Саханова – шесть.

Потерпев неудачу – сходу овладев Громославкой, фашисты в отчаянии икали слабые места в нашем оборонительном рубеже в стороне от гневной дороги.

На взвод Котова вихрем помчалось пять танков. Два орудия стойко встретили их кинжальным огнем. Но лобовая броня не поддавалась. Я быстро развернул свои орудия и нанес удар по боковой броне. Два танка вспыхнули, остановились. Три ворвались на огневую позицию и проутюжили ее. Но их тут же остановили выстрелы взвода Карташева и противотанковые гранаты уцелевших артиллеристов.

В то время, когда мы увлекались левым флангом, через боевые порядки полковой батареи прорвался тяжелый танк. Он вышел в тыл моего взвода и с ходу навалился на орудие Мостового. Хрустнула наша родная сорокапятоска под тяжестью «тигра». Оторвавшееся колесо покотилось прочь по перепаханному снарядами полю, словно не желая смириться с роковой судьбой орудия.

Танк на какое-то мгновение остановился на огневой позиции высматривая орудие Саханова. Из-под его окровавленных гусениц были видны обломки орудия и раздавленные тела бесстрашных артиллеристов: наводчика Алиева, замкового Кравченко, заряжающего Капусткина в бескозырке моряка тихоокеанского флота. А когда сдвинулся он из поверженной огневой ему в след полетели гранаты и остановили его пылающим здесь, у догорающего отдельного двора.

Казалось этому неслыханно-тяжелому бою не будет конца. Уже вечерело. Догорала Громославка. Большое багряное солнце медленно опускалось  за сожженными танками. Враг все наступал и наступал, не желая смириться с тем, что оборонительный рубеж полка стал для него закатом. И только с наступлением темноты потерев более половины танков и почти всю пехоту фашисты прекратили наступление.

Всю ночь наша оборона была на чеку, готовая в любую минуту отразить атаки врага. Но враг больше не наступал, ему было не до этого, он поспешно вытаскивал из дымящего поля подбитые, не сгоревшие танки и отходил.

Утром, когда рассвело, мы насчитали на поле боя тридцать девять сожженных танков, четырнадцать из них стояло перед огневой позицией моего взвода. Противника вблизи не оказалось.

- Выстояли! – облегченно вздохнули солдаты.

- Выстояли! – радовался и я своему первому бою, но горечь утраты молодых ребят тяжело легла на мое юное, еще не закаленное сердце.

Когда взошло солнце хоронили солдат в центре прославившейся Громославки.