Воспоминание Николаева Ивана Николаевича помощника начальника разведки 96-й осбр

30 января бригада вышла к реке Царица, и подразделения завязали

бой с гитлеровцами, располагавшимися на противоположном берегу реки, где у них оставалось не более двух улиц. На соединение с бойцами бригады спешили гвардейцы 13-й дивизии 62-й армии.

Командир бригады майор Четвертухин приказал перевести штаб на берег Царицы. Был выбран немецкий блиндаж, в котором не так давно

размещался штаб полка 371-й дивизии. Адъютант командира бригады лейтенант Михаил Климчук не успел привести в порядок блиндаж до прибытия Четвертухина, настолько он был захламлен обрывками газет, журналов, переговорных лент, порванными коврами, разбитыми рамками с обрывками картин, перевернутыми диванами, кроватями, поломанными стульями. Заглянув в блиндаж, майор не решился войти в этот хаос. Находившийся рядом с ним начальник артиллерии бригады капитан Гребенников попросил разрешения занять ему с артиллеристами соседний

блиндаж. Получив разрешение, Гребенников вместе с командиром минометного батальона старшим лейтенантом Зуевым, помощником начальника штаба артиллерии бригады старшим лейтенантом Егорченко и командиром артиллерийского дивизиона Коганом направились к блиндажу. Они уже подходили, как буквально в метре от них разорвался артиллерийский снаряд, как потом оказалось - последний со стороны противника на реке Царица. Гребенников, Зуев, Егорченко упали замертво, Коган был тяжело ранен. Это случилось за два дня до полного разгрома гитлеровцев в Сталинграде.

Я очень хорошо знал старшего лейтенанта Зуева Владимира Андреевича. Мы вместе учились в Ленинградском Краснознаменном пехотном училище имени С.М.Кирова. Да и родом мы оба были из Ленинградской области. Только он родился в Красногвардейском районе в деревне Вайя, а я в Дедовичском (ныне - Псковской области).

Гребенникова, Зуева и Егорченко похоронили в одной могиле в сквере на Советской улице. Позже их останки были перенесены на Мамаев Курган в братскую могилу защитников Сталинграда.

Утром З1 января сопротивление противника на южной окраине города прекратилось, Гитлеровцы целыми подразделениями начали сдаваться в плен. Только за два дня мы зарегистрировали шесть тысяч пленных. Они отправлялись на сборный пункт в Бекетовку чаще всего под командой своих же офицеров. Потянулись длинные колонны грязных, оборванных, завшивленных людей из цивилизованной Германии.

Морозным солнечным утром 4-го февраля 1943 года, впервые за последние пять месяцев не было слышно ни грохота орудий, ни треска, пулеметных и автоматных очередей, ни разрывов бомб. На лицах бойцов, чисто выбритых, посвежевших сияли радостные улыбки. Все спешили на площадь Павших Борцов, где должен был открыться торжественный митинг по случаю разгрома гитлеровских войск под Сталинградом. И никого не смущали бесчисленные руины, еще дымящиеся развалины зданий. Победа! Вот что было сейчас главным. А разрушенные дома можно быстро восстановить. Об этом и сказал на митинге первый секретарь Сталинградского обкома партии А.С.Чуянов:

- Наш город тяжело ранен. Но мы залечим эти раны. На помощь придет вся страна, как пришла она, чтобы отстоять его. 

Кончился митинг. Всем участникам боев предоставлен пятидневный отдых.

Майор Четвертухин приказал накормить около двух тысяч немцев, обмороженных в "Царицынском подземелье". На это количество больных оказался один немецкий врач в звании подполковника медицинской службы. Именно тогда состоялся с ним примерно такой разговор: бн.

- Когда это подземелье было превращено в госпиталь?

- В декабре сорок второго.

- Почему так мало врачей? Вам одному ведь невозможно оказать помощь такому количеству больных?

- Было достаточно врачей…

- А где же они?

- Два врача переоделись в солдатскую форму и влились в проходившую мимо колонну пленных. Еще двое застрелились.

- А вы?

- Я? Я решил разделить участь моих подопечных.

- Как вы себе ее представляете?

- Вы же всех нас расстреляете.

- За что?

Подполковник с почерневшими губами, мертвенной синевой под глазами, с ленточкой “железного креста” на шинели потупил глаза. Я направился в “Царицынское подземелье”. Подполковник пошел следом за мной.
Четвертый день отдыхали бойцы и командиры. Некоторые уже дважды побывали в бане, оборудованной в подвале бывшего складского помещения. Разведчикам было не до отдыха. Большая часть их занималась поисками тел юных разведчиков Маши Усковой и Саши Филиппова. Поиск возглавлял к тому времени уже старший лейтенант Владимир Александрович Семенихин. Развалины города были забиты тысячами трупов - главным образом, немецких солдат и офицеров.  Но там же встречались тела и наших бойцов и командиров. Сашу и Машу мы нашли среди развалин на Дар-Горе, около церкви. Рядом с ними, под обломками кирпича лежал паренек с копной рыжеватых волос и обрывком веревки на шее. “Рыжика", как мы его окрестили, опознать нам не удалось. Его похоронили в братской могиле, а Машу и Сашу - отдельно, в сквере на Рабоче-Крестьянской улице. 

Приближалась весна и необходимо было как можно скорее очистить город от мертвых тел. Трупы немецких солдат и офицеров свозились в специально отведенные места, в том числе - на лед Волги, где потом сжигались. Захоронение бойцов и командиров Красной Армии совершали в скверах, садах Сталинграда. Несколько позже их останки были перенесены в братские могилы на Мамаевом Кургане и в Бекетовке.

В отдельной разведроте бригады была создана специальная группа, для поиска на поле боя тел погибших разведчиков. Группа прошла по полосе наступления бригады от недавнего нашего переднего края до реки Царица. Найденные тела десяти разведчиков были захоронены в районе бывшего кинотеатра "Гвардеец", Среди погибших был Алексей Соловьев. Его нашли в траншее на юго-западных скатах Дар-Горы; он лежал, крепко обхватив руками немецкого солдата. Оба были прошиты очередью из немецкого автомата.

Сотни зыбких, стелющихся по земле дымков, прорывающихся сквозь щели в землянках и наспех прибранных подвалах говорили о том, что в город возвращаются из Заволжья его хозяева. Казалось, что теперь можно пожить несколько дней мирной жизнью, наслаждаясь плодами сталинградской победы. Но разведчики не теряли надежды найти бежавших из бригады Забродько Раздайбеду. Особенно рьяно настаивали на поисках Михаил Рахимов и Николай Степанов: ведь перебежчики били из того батальона, где они воевали до их перевода в разведроту. Много было разработано и проверено версий: арестованы и находятся в одной из комендатур Сталинграда; переоделись в красноармейскую форму и пристали к одной из частей (скорее всего, из состава 62-й армии), сражавшихся в городе; сбежали в Заволжье... Но ни одной ниточки, которая могла бы привести к успеху, не появлялось.

Как-то мы решили навестить родителей Саши Филиппова: предстояло скорое прощание со Сталинградом, который оказался у нас в глубоком тылу.

Мы уже подходили к цели нашего путешествия, как вдруг сзади нас послышался взволнованный голос мальчика:

- Дяденьки, дяденьки! Постойте!

К нам, запыхавшись, приблизился небольшого роста паренек с ввалившимися щеками и синевой под глазами. Оказалось, что зовут его Сережа, ему 12 лет. Все время - от прихода немцев в Сталинград до их уничтожения - находился в городе. Далее он нам сообщил, что в госпитале, находящемся неподалеку отсюда, в балке, в помещении школы, он узнал в одном из раненых красноармейцев полицая Остапа Забродько. Этот полицай издевался над его матерью, когда жил у них, расстрелял на глазах у мальчика трех человек... Когда пришли наши, Сережа встретил этого полицая переодетого в форму красноармейца, стрелял в него из пистолета, но не убил, а только ранил.

Мы с Михаилом Рахимовым и Сережей тут же направились в госпиталь. К главному врачу я зашел с Сережей, Рахимова оставили около здания на тот случай, если Забродько попытается исчезнуть из госпиталя, узнав Сережу. Но нас ожидало разочарование: в числе раненых, находящихся на излечении в госпитале, Забродько не значился, Главный врач, капитан медицинской службы‚ сказал, что, видимо, мальчик обознался. Но Сережа продолжал утверждать, что он не далее как сегодня видел Забродько на крыльце госпиталя. Тогда главврач разрешил Сереже пройти по палатам и самому убедиться в своей ошибке. Сережа проявил находчивость настоящего разведчика. Он заходил по очереди в каждую палату и плачущим голосом спрашивал, нет ли здесь его отца - Петра Гнедина. (Отец его погиб в Сталинграде, защищая родной завод "Красный Октябрь", и мальчик знал об этом). После осмотра третьей или четвертой палаты Сережа вбежал в кабинет главного врача и на одном дыхании выпалил, что Забродько лежит на койке около окна. Главврач снова открыл книгу учета больных и сообщил нам, что на этой койке лежит боец Бондаренко Остап Григорьевич с пулевым ранением в левое бедро; его готовят к эвакуации в тыл.

Сережа заерзал от нетерпения, быстро сказал:

- Он, он! Это моя пуля попала ему в ногу.

Я решил не вдаваться сейчас в выяснения подробностей и попросил главврача вызвать под каким-нибудь предлогом Бондаренко-Забродько в свой кабинет. Сереже я велел выйти, прислать сюда Рахимова, а самому постоять на улице, Я лично не встречался раньше с Забродько: он прибыл в бригаду в составе пополнения уже в Сталинграде.

Как только Бондаренко-Забродько вошел в кабинет, Рахимов, вскинув автомат наизготовку, язвительно произнес:

- А-а, Остап Григорьевич! Слышал, слышал твой голосок по немецкой радиоустановке: красиво ты рассказывал про рай для русских пленных.

И, повернувшись ко мне, по-военному доложил:

- Это Забродько, товариц старший лейтенант.

Главный врач не стал с нами спорить. Мы сказали ему, что забираем Забродько для допроса. и попросили его выдать для арестованного более подходящую одежду взамен больничной. Сестра-хозяйка принесла фуфайку, шапку-ушанку, ватные брюки, кирзовые сапоги, и мы направились в расположение роты, которая квартировалась рядом со штабом бригады. Забродько мы посадили в подвал, в котором еще недавно сидели немецкие шлюхи. Мы не знали еще наших прав в отношении таких предателей, как Забродько. Но прежде, чем передать его органам прокуратуры, решили все-таки сами допросить этого негодяя и выяснить в первую очередь, не известно ли ему что-либо о Маше Усковой и Саше Филиппове. Чтобы исключить самосуд, круг людей, которым сообщили о поимке Забродько, был ограничен.

В течении первых минут допроса Забродько пытался выкручиваться, заверял, что он жертва обстоятельств, что он ненавидит фашистов и даже лично убил капитана Штубе - эсэсовца, отличавшегося наибольшей жестокостью. Но мы о многом уже знали из рассказов Сережи Гнедина, и, в конце концов, прижатый к стенке неопровержимыми доказательствами, Забродько начал говорить. Он рассказывал о своих зверствах с такими подробностями, что мы не могли сперва поверить в возможность подобного. Рахимов не раз порывался пристрелить этого подонка, но его удерживали. В повешении Саши и Маши он не принимал участия. Слышал, что их поймали два неизвестных ему полицая, что, пытаясь убежать, Саша ударил одного из них ногой в живот и что потом они были казнены. Во всем, что с ним произошло, винил войну. “Если бы не война, я был бы большим начальником на Житомирщине”, - хвастливо заявил Забродько.

Мы прошли в штаб и сообщили прокурору, что нами задержан бывший боец бригады, перебежавший на сторону гитлеровцев и служивший у них полицаем. Прокурор потребовал организовать на ночь надежную охрану, а утром следующего дня доставить Забродько к нему.

Утром мы нашли Забродько мертвым. Он разорвал кальсоны на полоски, свил веревку, поставил топчан к стенке и удавился. Мимо наших домов проезжала машина с трупами немецких солдат и офицеров. Труп предателя бросили в кузов этой машины.

Несколько позже, побывав на сборном пункте военнопленных в Бекетовке, мы лишний раз убедились, чего на самом деле стоит “арийский дух” немецкой солдатни: солдаты выдавали офицеров, переодевшихся в солдатскую форму; и те и другие воровали друг у друга куски хлеба и сахара, ценные вещи; лебезили перед бойцами-охранниками.

Возмездие всюду преследовало бывших поработителей. Однажды мы с Рахимовым наблюдали в городе такую картину. Из развалин дома показался немецкий солдат. Он был похож на огородное пугало: длинная тонкая шея была обмотана грязным женским платком, поверх шинели натянута рваная кофта, на одной ноге был надет валенок, на другой - солдатский ботинок. Шагах в тридцати впереди него шла женщина с сумкой в руке. Немецкий солдат, еле шевеля губами, жалобным голосом умолял:

- Матка, бро-от! Бро-от!

Женщина остановилась, пристально посмотрела в заросшее щетиной лицо и беззлобно ответила:

- Тебя никто сюда не звал, родимый.

Не знаем, понял ли ее солдат, но он поплелся к развалинам, продолжая лепетать:

- Бро-от, бро-от!

Проходивший мимо патруль последовал за ним.

- Этот не жилец, - заметил Рахимов. - Он уже потерял рассудок.

Вторая половина февраля. Торжественно отпраздновали годовщину Красной Армии. В разведроте не было ни одного разведчика без правительственных наград. У некоторых было уже и не по одной.

Однажды по инициативе командира отдельной разведроты лейтенанта Зубова разведчики помогали сталинградцам в разборе завалов домов. Разведчики и присоединившиеся к ним бойцы из других подразделений работали с упоением: чувствовалось, что их руки соскучились по мирному труду. Но до кончательной побуды было еще очень и очень далеко.

Приказом № 044 от 12 марта 1943 года, изданным в поселке Карповка, было объявлено о приведении бригады в готовность для передислокации в другой район.